Неточные совпадения
Нынче летний сезон, я и покупку летнюю
сделал, потому к
осени сезон и без того более теплой материи потребует, так придется ж бросать… тем более что все это тогда уж успеет само разрушиться, если не от усилившейся роскоши, так от внутренних неустройств.
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины, с которыми не знал, что
делать в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без цели, без симпатии; гаснул и губил силы с Миной: платил ей больше половины своего дохода и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, — на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи жизнь и ум, переезжая из города на дачу, с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров,
осень и зиму — положенными днями, лето — гуляньями и всю жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
От нечего
делать я развлекал себя мыслью, что увижу наконец, после двухлетних странствий, первый русский, хотя и провинциальный, город. Но и то не совсем русский, хотя в нем и русские храмы, русские домы, русские чиновники и купцы, но зато как голо все! Где это видано на Руси, чтоб не было ни одного садика и палисадника, чтоб зелень, если не яблонь и груш, так хоть берез и акаций, не
осеняла домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый народ разве русский? Когда я ехал по дороге к городу, мне
Все принялись обсуждать. Чжан Бао сказал, что явления миража в прибрежном районе происходят
осенью и большей частью именно в утренние часы. Я пытался объяснить моим спутникам, что это такое, но видел, что они меня не понимают. По выражению лица Дерсу я видел, что он со мной несогласен, но из деликатности не хочет
делать возражений. Я решил об этом поговорить с ним в дороге.
В 1942 году,
осенью, мне
делали серьезную операцию.
— Я новый пароход строю, Борис Яковлич. Только раньше
осени не поспеет. Машину
делают в Перми, а остальные части собирают на заводах.
— Нехорошо, что женщин присылают сюда из России не весной, а
осенью, — говорил мне один чиновник. — Зимою бабе нечего
делать, она не помощница мужику, а только лишний рот. Потому-то хорошие хозяева берут их
осенью неохотно.
Только в позднюю
осень позволяет он собаке
делать над собой стойку, вероятно оттого, что бывает необычайно жирен и утомляется от скорого и многого беганья, во всякое же другое время он, так же как болотная курица и луговой коростель, бежит, не останавливаясь, и нередко уходит в такие места, что собака отыскать и поднять его не может.
Я
делал опыты над жировыми яйцами кур, индеек и цыцарок] то предположить, что красноустики выводят детей
осенью, разумеется где-нибудь в теплом климате, и что они летят туда в августе.
Это может показаться невероятным, но я приглашаю всякого неверующего
сделать,
осенью или зимой, сравнительный опыт над домашним петухом, которого следует положить в тридцати шагах на землю, завернуть голову под крыло и выстрелить в его зоб утиною дробью.
Все мелкие сорты дроби пригодны для этой стрельбы, потому что перепелок особенно
осенью, охотник может стрелять на каком угодно расстоянии: чистое поле, крепость лежки и близость взлета, к которому заблаговременно приготовиться, если собака имеет хорошую стойку,
делают охотника полным господином расстояния: он может выпускать перепелку в меру, смотря по сорту дроби, которою заряжено его ружье.
Тут некогда потянуть, приложиться половчее и взять вернее па цель особенно потому, что весенний, прилетный бекас вылетает неожиданно, не допуская собаку
сделать стойку, а охотника приготовиться;
осенью будет совсем другое дело.
Сделав необходимые записи в дневник, я отправился к старшине Антону Сагды. У него я застал несколько человек орочей и стал их расспрашивать о смерчах. Они сказали мне, что маленькие смерчи в здешних местах бывают
осенью, но большие, вроде того, который я наблюдал сегодня, — явление чрезвычайно редкое. Орочи называют его сагды сюи.
Главная контора в Мурмосе
сделала распоряжение не начинать работ до
осени, чтобы дать народу одуматься и самим тоже подумать.
Действие этой нарядной фаянсовой барышни на нашу больную превзошло все мои ожидания. Маруся, которая увядала, как цветок
осенью, казалось, вдруг опять ожила. Она так крепко меня обнимала, так звонко смеялась, разговаривая со своею новою знакомой… Маленькая кукла
сделала почти чудо: Маруся, давно уже не сходившая с постели, стала ходить, водя за собой свою белокурую дочку, и по временам даже бегала, по-прежнему шлепая по полу слабыми ногами.
— Только погодите. Теперь
осень наступает, — прибавила она, — съедутся все в город. Тогда я
сделаю визит вашей невесте; мы познакомимся, и я примусь за дело горячо. Вы не оставляйте ее: я уверена, что вы будете счастливейший муж.
После этого каждого скачущего улана может
осенить дух святой!» — подумал он; но тут, как нарочно, пришел ему на память апостол Павел, который тоже ехал на коне, когда услышал глас с небеси: «Савле, Савле, что мя гониши?» — «Удивительно и непонятно», — повторял мысленно Аггей Никитич, а вместе с тем ему ужасно хотелось спросить, что неужели и Мартын Степаныч участвовал в этом кружке; но, по деликатности своей, он не
сделал того и погрузился в грустные размышления о своих скудных знаниях и о своем малопонимании.
— Да не то что за меня, говорит, я так
сделаю, что и ни за кого Акулька ваша теперь не пойдет, никто не возьмет, и Микита Григорьич теперь не возьмет, потому она теперь бесчестная. Мы еще с
осени с ней на житье схватились. А я теперь за сто раков […за сто раков. — Рак — в просторечии десять рублей (десятирублевая ассигнация была красного цвета).] не соглашусь. Вот на пробу давай сейчас сто раков — не соглашусь…
— Интересно, что из этого выйдет к
осени, — соображал он,
делая в уме какие-то таинственные математические комбинации.
— А я печку не буду ломать, — продолжал Гордей Евстратыч, отвечая самому себе, — вот полы перестлать или потолки раскрасить — это можно. Там из мебели что поправить, насчет ковров — это все
сделаем не хуже других… А по
осени можно будет и дом заложить по всей форме.
Астров. Э! (Жест нетерпения.) Останьтесь, прошу вас. Сознайтесь,
делать вам на этом свете нечего, цели жизни у вас никакой, занять вам своего внимания нечем, и, рано или поздно, все равно поддадитесь чувству, — это неизбежно. Так уж лучше это не в Харькове и не где-нибудь в Курске, а здесь, на лоне природы… Поэтично по крайней мере, даже
осень красива… Здесь есть лесничество, полуразрушенные усадьбы во вкусе Тургенева…
— А Бертинька повезла этакую бархатную нынешнюю шубку на гагачьем пуху; знаете, какие нынче
делают, с этакой кружевной пелериной. Понимаете, ее и
осенью можно носить с кружевом, и зимой: пристегнула вот этот воротничишко — вот и зимняя вещь. Хитра голь на выдумки; Правда? — воскликнул он, самодовольно улыбнувшись и ударив меня фамильярно по плечу.
— Понял! — откусил Данила. Он подумал. — Ох, хороша штучка есть, — начал он. Опять Евгений покраснел. — Хороша штучка. Изволите видеть, выдали ее по
осени, — Данила стал шептать, — а он ничего не может
сделать. Ведь это на охотника что стоит.
Осенью Евгений часто ездил в город и там сблизился с семейством Анненских. У Анненских была дочь, только что вышедшая институтка. И тут, к великому огорчению Марьи Павловны, случилось то, что Евгений, как она говорила, продешевил себя, влюбился в Лизу Анненскую и
сделал ей предложение.
— То-то и есть, что «не
делать»-то мы все мастера, а нужно «
делать», да только так «
делать», чтоб Богу приятно было. Тогда у нас будет кормов изобилие: и сами будем сыты, и скотины не изобидим. Скажем, например, о картофеле. Плантации вы завели значительные, картофелю прошлой
осенью нарыли достаточно, а, между прочим, добрую половину свиньям скормили. Свиньи же, по неимению борова, плода не принесли.
Это последнее
делает только ястреб старый, пересидевший зиму в садке; впрочем, и молодой гнездарь к концу
осени уже перестает сердиться, или, лучше сказать, упрямиться, и легко уступает свою добычу охотнику.
Мы сидели на набережной Невы, на гранитной скамье, лунной ночью
осени, оба истерзанные днем бесполезных волнений, упрямого, но безуспешного желания
сделать что-то доброе, полезное.
— Имеется в виду осада Парижа прусскими войсками
осенью 1870 года, во время франко-прусской войны.] прусской армией осажденные — в том числе, конечно, и дядя Вася — принуждены были питаться кониной и дохлыми крысами и как потом, по совету дяди Васи, его задушевный друг Гамбетта решился
сделать путешествие на воздушном шаре […Гамбетта решился
сделать путешествие на воздушном шаре.
Мой Аполлинарий тоже имел в виду со временем достичь такого счастия и мог надеяться
сделать гораздо более своего дяди, потому что он обладал двумя большими талантами, которые могли быть очень приятны в светском обхождении: Аполлинарий играл на гитаре две песни: «Девушка крапивушку жала» и вторую, гораздо более трудную — «Под вечер
осенью ненастной», и, что еще реже было в тогдашнее время в провинциях, — он умел сочинять прекрасные стихи дамам, за что, собственно, и был выгнан из семинарии.
Захар. Да, я понимаю… Но что же
делать? Если нападают — надо защищаться. Я положительно не могу найти себе места в доме… точно он перевернулся книзу крышей! Сыро сегодня, холодно… этот дождь!.. Рано идет
осень!
Весною, летом и
осенью заречные жили сбором щавеля, земляники, охотой и ловлею птиц,
делали веники, потом собирали грибы, бруснику, калину и клюкву — всё это скупало у них городское мещанство. Человека три — в их числе Сима Девушкин —
делали птичьи клетки и садки, семейство Пушкаревых занималось плетением неводов, Стрельцовы работали из корневища березы шкатулки и укладки с мудреными секретами. Семеро слобожан работало на войлочном заводе Сухобаева, девять человек валяло сапоги.
Осенью переверт
делаю, приношу, а три рубля ты окроме с меня лупишь.
Путь становился еще труднее. В одном месте река
делает частые и крутые повороты в скалистых берегах. Кое-где эти скалы вступают прямо в воду. Жители называют их щеками. Летом под утесами есть все-таки узкая каменистая дорожка берегом. Весной и
осенью приходится то подниматься на крутые вершины, то спускаться вниз.
В монастырях тоже все знали старушку и принимали ее необыкновенно радушно, несмотря на то, что она никогда не
делала никаких очень ценных приношений, кроме воздухов, вышиваньем которых занималась целую
осень и зиму, когда погода не позволяла ей путешествовать.
Осень выдалась суше и холоднее обыкновенного, так что не было даже осеннего водополья, и между обителью и Бобыльском сообщение не прерывалось. Лист на деревьях опал, трава пожелтела, вода в озере сделалась темной. В обители веселья не полагалось вообще, но сейчас воцарилось что-то унылое и безнадежное. Братия отсиживалась по своим кельям. Приезжих было мало. Брат Ираклий чувствовал себя особенно скверно и успел перессориться со всеми, так что даже игумен счел нужным
сделать ему серьезное впушение.
— Что нам до людей?.. — в страстном порыве вскликнула Марья Гавриловна. —
Делай скорей… Завтра же… А чтоб людям поменьше пришлось про нас толковать,
сделаем вот что: говорено было венчаться
осенью, повенчаемся теперь же… Ищи попа. Петровки пройдут — будем муж и жена.
У меня были старые тутовые деревья в саду. Еще дедушка мой посадил их. Мне дали
осенью золотник семян шелковичных червей и присоветовали выводить червей и
делать шелк. Семена эти темно-серые и такие маленькие, что в моем золотнике я сосчитал их 5835. Они меньше самой маленькой булавочной головки. Они совсем мертвые: только когда раздавишь, так они щелкнут.
— Уж не знаю, как
сделать это, Марко Данилыч, ума не приложу, благодетель, не придумаю, — отвечала на то хитрая Макрина. — Отписать разве матушке, чтобы к
осени нову стаю келий поставила… Будет ли ее на то согласие, сказать не могу, не знаю.
«До последнего конца своего (читал генерал) она не возроптала и не укорила Провидение даже за то, что не могла
осенить себя крестным знамением правой руки, но должна была
делать это левою, чем и доказала, что у иных людей, против всякого поверья, и с левой стороны черта нет, а у иных он и десницею орудует, как у любезного духовного сына моего Павла Николаевича, который пред смертью и с Богом пококетничал.
Наслаждайся, пока еще не явилась
осень!» Но Трифон Семенович не наслаждался, потому что он далеко не поэт, да и к тому же в это утро душа его с особенною жадностью вкушала хладный сон, как это
делала она всегда, когда хозяин ее чувствовал себя в проигрыше.
Все это сразу припомнил, стоя над спящей Милицей капитан Любавин и мысль воспользоваться снова услугой этих «дитятей», как называли этих двух юных разведчиков в их отряде,
осенила голову их начальника. Разумеется, то, чего не
сделают взрослые —
сделают эти дети. Они незаметнее, чем кто-либо другой, проникнут в селение и разведают о числе неприятельских сил. Только бы дать им отоспаться хорошенько, запастись свежими силами и бодростью духа, так необходимыми в это тяжелое боевое время.
— Сейчас все разъехались из города. Раньше
осени все равно ничего нельзя
сделать.
А ведь Серафима-то, пожалуй, и не по-бабьи права. К чему было «срамиться» перед Калерией, бухаться в лесу на колени, когда можно было снять с души своей неблаговидный поступок без всякого срама? Именно следовало
сделать так, как она сейчас, хоть и распаленная гневом, говорила: она сумела бы перетолковать с Калерией, и деньги та получила бы в два раза. Можно добыть сумму к
осени и выдать ей документ.
За булавку, заплаченную в Лондоне тысячу шестьсот франков, ему давали только триста, четыреста, не более, так что Савин не знал что
делать, если бы его не
осенила прекрасная мысль.
Впереди шел Ермак, а в первой шеренге справа — Иван Кольцо. Приблизившись к тому месту, где стояли Строгановы и слуги с хлебом-солью и образом, Ермак Тимофеевич снял шапку, истово перекрестился и отвесил Строгановым поясной поклон. То же самое
сделали как один человек все его люди. Шапки с голов были сброшены словно ветром, и правая рука поднялась и
осенила могучие груди истовым крестным знамением. Строганов отвечал проходившим тоже поясным поклоном.
Расстаться с ним, напечатлеть на нем прощальный поцелуй и молить бога, чтобы крест пришел вовремя
осенить грудь Анастасии от всяких бед и напастей — вот что Антон спешил
сделать.
Его призывали судить семейные дела, его
делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он всегда упорно отказывался,
осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
Все у нас прежде было не так: суд был письменный, и що там, бывало, повытчики да секретари напишут, так то спокойно и исполняется: виновный
осенит себя крестным знамением да благолепно выпятит спину, а другой раб бога вышнего вкатит ему, сколько указано, и все шло преблагополучно, ну так нет же! — вдруг это все для чего-то отменили и
сделали такое егалите и братарните, что, — извольте вам, — всякий пройдисвiт уже может говорить и обижаться!